Время от времени людям напоминают, что они не находятся в том состоянии, когда без помех возможно продолжать работать над продвижением хорошего и правильно распознанного предмета. Представляется досадное противоречие, очевидное недоброжелательное нападение. Какое-то время назад я работал психотерапевтом, ко мне пришел авторитетный коллега и открыто заявил, что он никогда не видел успешного лечения психоанализом. Или выступает специалист врач-хирург перед конгрессом со случаем, в котором я поставил неверный диагноз и называет мое имя. Никакого сомнения, что подобные действия сопровождаются тем побуждением, которое обозначают как злорадство, но с особенностью, что эта радость здесь относится не к потерпевшему пациенту, но к тому, который ему причинил вред, к его предыдущему врачу. Собственно, поражение этого врача, что доставляет удовольствие, находится разумеется на службе правды.
Это несколько сложное построение злорадства на службе правды в данный момент я не преследую. Я также буду сопротивляться попытке предъявлять встречный счет, в котором я сообщаю неудачу, поражение и неправильные диагнозы других врачей, следовательно, подхватываю и подражаю образцу того злорадства на службе правды. Я поступаю так не из великодушия, но потому что неудача мне кажется драгоценной и кажется, что там не так много, но даже мало использовано. – Опыт учит далее, что прогресс из борьбы мнений и судебных споров возникает реже, чем из какой-то новой внезапной идеи, открытия. Это подобно тому, как если бы во время путешествия изменяется картина ландшафта: трудности езды по железной дороге на океане становятся неинтересными и забытыми. Также имеются аргументы, да доказательства, при однажды сломленном сопротивлении имеют меньшее воздействие. В конце концов становятся открыто доброжелательными не только снаружи, но и изнутри приходящие возражения: Собственная совесть принимается как благородный посетитель как чужое посягательство, даже если бы это посягательство приходило одновременно из совести.
Теперь можно еще раз сомневаться, имеем ли мы собственно законное право, собственную совесть определять, как чужую. Этот вид благородства возможно немного асоциален. Одно, как и другое ограничивалось бы субъективностью. Подобным образом возникают также общественные и государственные формы, которые хотят освободиться от индивидуальной ограниченности. Мы здесь в поиске объективной инстанции и хотим ее для нашей области обозначить как терапевтическую неудачу. Успех и неудача должны преподать, какой медицинский метод и теория правильна. Тем самым я достиг толчка для следующих сообщений, которые разумеется подразумевают еще и иное. При этом неудача заслуживает преимущество для глубоких познаний, которые, однако однажды станут полезны больным. Буржуазный век, которому было бы несправедливо отказывать в благородстве, присвоил разделу патологической анатомии королевское достоинство, таким образом используя неудачу как возвышенную основу, а также как своего рода трон.
Итак, имеются опыты неудач, которые имеют место в дальнейшем, при этом это понятие вмещает в себя достаточно широкий спектр. Также там, где терапия приходит слишком поздно, где еще никто не нашел лечебное средство, должна идти речь о неудаче. Да, собственно болезнь сама является уже неудачей природы и вся патология есть учение о неудачах. Но патология, как и природа приобретает себе алиби, ведет себя безлично и объективно, ничего не хочет делать с недостатком исследующего субъекта и не хочет признавать природу никакого собственно субъекта. Я неоднократно выражал, что я не одобряю такой способ, но на этом месте я снова включаю нить отдельного наблюдения в сплетение изложения. Толчок неудачи означает здесь больше метод, чем программу, во всяком случае это никакая не попытка улучшить ошибку теми же средствами, которыми она была совершена.
Случаи заболевания, которые я здесь использую, выбраны таким образом, что в каждом представляется возможность изучить какой-то материальный органический процесс, так сказать что-то соматическое. Не должно быть возможного сомнения в том, что подразумеваемые телесные процессы только то, что выглядело бы психически обусловлено и только бы психологически понимаемо. Мы хотели бы здесь выведать, что мы можем знать о телесном, если возможно, что собственно было. В то время как психоанализ выносил за скобки соматическое, то здесь не следует ничего пытаться выносить за скобки, равно как и психическое также. Это возлагает на наши плечи тяжелое притязание, так себя вести, как если бы мы еще совсем не знали, что есть приблизительно телесное. Вместе с тем от нас не должно по возможности ускользать то, что признано естественными науками и дополнено как новое. Итак, здесь должна быть предпринята ожидаемая, готовая к неожиданностям, незнаемая позиция; вместе с тем однако позиция, которая не искусственно и не насильственно отстраняет, что уже известно, потому что это уже выучили и что может быть ожидаемо вследствие правил и законов. Оба встречных подхода должны быть объединены и объединенное действие можно обозначить единодушно как беспристрастие. Непредвзятость против неожиданности и непредвзятость против ожидаемого было бы желаемым настроением, без которого мы бы не позволили бы себе продвигаться.